добавить комментарий

«Все это мероприятие — это, скорее, что-то вроде шоу»

Манфред Квиринг вырос в ГДР и, начиная с 1980-х, много лет работал в Москве корреспондентом — сначала для восточно-берлинской газеты Berliner Zeitung, а c 1998 по 2010 годы для печатных изданий Die Welt, Berliner Morgenpost и Hamburger Abendblatt. Сейчас он пишет книги о России. Накануне очередной большой пресс-конференции президента РФ Владимира Путина, которая запланирована на четверг, 19 декабря, DW поговорила с журналистом и публицистом о том, как менялся формат таких встреч, почему он важен для главы Кремля и какое высказывание Путина его шокировало.        

 Когда вы сами были на большой пресс-конференции Владимира Путина и чем она вам запомнилась?

Манфред Квиринг: Если мне не изменяет память, я был на самой первой — в 2001 году. Все было заранее четко распланировано. Нужно было задолго до начала прийти в Кремль, пройти тщательный контроль, а потом сидеть в зале до окончания пресс-конференции. Сначала общение с прессой длилось около трех часов, а сегодня — по четыре-пять. Для меня как газетчика проблема была в том, что было невозможно работать, поскольку не разрешали брать с собой мобильные телефоны, то есть не было контакта с редакцией. Я потом стал следить за этими пресс-конференциями в корпункте по российскому телевидению и параллельно готовил материал для редакции.

— Могли ли журналисты тогда свободно задавать вопросы, были ли вопросы заранее согласованы?

— Вопросы, скорее всего, были согласованы, но не могу утверждать на 100 процентов. Я и мои коллеги хотели задать вопросы, но до нас не дошла очередь. Возможно, это связано с тем, что мы не вовремя обратились в пресс-службу и не сказали, что хотим задать вопрос. Или это было случайностью. В любом случае — тогда с журналистами обращались более либерально, чем сейчас. Сейчас все настолько срежисированно, что без согласования и разрешения задать вопрос невозможно. 

— Какой вопрос вы хотели, но не смогли задать Путину?

— Трудно вспомнить точно, но, думаю, это касалось отношений между Германией и Россией.

— Вы тогда предвидели, что эти отношения будут такими, как сегодня — взаимные санкции и прочее?

— Конечно, нет. Но было видно, что отношения будут ухудшаться по мере того, как российское руководство будет чувствовать в себе силу для конфронтации. Путин намеревался вернуть позиции Советского Союза в игре сверхдержав, не воссоздать СССР, а именно вернуть позиции в отношениях с Европой и Америкой. Эта цель была завуалирована до тех пор, пока Россия была экономически зависима от помощи Запада. Я помню в 1990-е годы в беседах с российскими военными и дипломатами звучало слово «передышка», мол «сейчас мы переведем дух, а потом вернемся». Это было официально не озвученное кредо российского руководства. Поэтому я был не сильно удивлен тем, как начали развиваться события, но то, что Россия аннексировала Крым, ведет войну с Украиной, а часть Грузии отделена от нее после короткой войны — этого я не ожидал.

— Как менялись пресс-конференции Путина по содержанию?

— Сначала атмосфера была сдержанно-дружественная, хотя были и жесткие нотки после трагедии в Беслане, когда прозвучали непрямые обвинения в адрес Запада. В целом речь шла о модернизации и демократизации, пусть и специфической в российских условиях. Потом поворотным моментом стала мюнхенская речь Путина в 2007 году и особенно его возвращение в Кремль в 2012 году. С тех пор националистические акценты стали более четкими и агрессивными.

Это проявилось и в том, как задавали согласованные вопросы люди из провинции. Например, спрашивали, что предпринимает Путин против угрозы сибирским залежам полезных ископаемых со стороны Запада. Был такой тезис в России, что Запад хочет захватить российские ресурсы. Потом, после оккупации Крыма и на фоне войны в Донбассе, все стало еще жестче. Путину важно, чтобы ему задавали соответствующие вопросы, чтобы он потом мог обвинить Запад во всех смертных грехах.

— За эти почти 20 лет — были какие-то высказывания Владимира Путина, которые вам особенно запомнились?

— Таких бы много, но одно из недавних, это было уже после 2014 года, я хорошо помню. Путин сказал, что у россиян есть генетическое преимущество по сравнению с другими странами — способность к самопожертвованию ради родины (это высказывание президента РФ было сделано весной 2015 года в рамках «прямой линии», а не большой пресс-конференции. — Ред.). Он сказал, что это в генах, и что это конкурентное преимущество. Такого расистского высказывания я до этого в России никогда не слышал. Для меня это был шок.

— На Западе не принято проводить многочасовые пресс-конференции, это пример, скорее, из Латинской Америки или Беларуси. Почему президент России занимается этим так много лет в такой форме? Это ему нравится?        

— Мы, иностранные корреспонденты в Москве, тоже задавали себе этот вопрос. Думаю, что он действительно наслаждается тем, что находится в центре внимания и быстро может ответить на любой вопрос. Но дело не только в этом. Это попытка представить себя населению в роли отца нации. Не стоит забывать, что в России с ее многими часовыми поясами некоторые регионы получают информацию в основном из телевизора. Центральных больших газет, как в Германии или США, нет.

Телевидение контролируется Кремлем и Путин обращается с его помощью к жителям провинции, немногие из которых пользуются интернетом. Он обращается к ним, все чаще шутит. Все это мероприятие — это, скорее, что-то вроде шоу, в котором и журналисты пытаются подыгрывать, привлекают к себе внимание табличками и другими вещами, чтобы, возможно, задать вопрос «великому мэтру». В конце концов, к этому нельзя относиться серьезно.

Роман Гончаренко

Источник: ehorussia.com